«Сейчас, когда прошли годы и многое выветрилось из памяти людей, можно было бы и покрасоваться, сказать, что все мы, так или иначе вовлеченные в орбиту целины, были тогда готовы, как кавалеристы с шашками наголо, ринуться в атаку на степное безмолвие и с ходу победить его. Но это было бы против истины. Ничуть не кривя душой, могу заявить, что в тот момент, когда мы узнали, какие дела предстоят атбасарцам, мне и моим коллегам по руководству районом стало, мягко говоря, не по себе. И понять нас не так уж трудно. Что такое целина, мы — уроженцы этих мест, выросшие и работавшие тут,— знали очень хорошо. Трудно, очень трудно она давалась крестьянину. Не случайно же более чем за 100 лет атбасарские крестьяне смогли распахать всего 100 тысяч гектаров новины, а засевали из них лишь треть, и то только в лучшие, удачливые годы. А тут в течение двух лет предстояло поднять в районе почти полмиллиона гектаров, перевернуть чуть ли не всю степь и заставить ее рожать хлеб, заставить обязательно! Было над чем призадуматься... Нет, мы нисколько не сомневались в том, что страна обеспечит нас техникой в достаточном количестве, она к тому времени располагала развитой промышленностью, солидными экономическими ресурсами. Но позвольте спросить, кто поведет эту технику? Ведь нет еще таких машин, чтобы они сами, без участия людей, пахали, сеяли, убирали хлеб, да еще и в булки его превращали. Кое-кто, может быть, упрекнет меня в том, что я несколько утрирую, но я говорю о том времени, как было в действительности. Дело начиналось большое, неизведанное, была в нем изрядная доля риска».
Прав Василий Филиппович, давний мой знакомый. Риск был, и секретарь райкома мог и должен был поразмышлять над тем, как лучше выполнить задачу, выдвинутую партией. Правильно было и то, что в районе не раз собирали партийный, советский, хозяйственный актив, спорили до хрипоты, предлагали разные варианты действий.
«Наши сомнения, — заключает В. Ф. Макарин, — вскоре, однако, были основательно развеяны. Партия разработала такие меры, которых мы только могли желать. Она опиралась на безграничное доверие народа, на его высокое гражданское сознание и энтузиазм. В наш район вскоре хлынул настоящий поток техники, пришли тысячи писем юношей и девушек с просьбой указать адреса колхозов и совхозов, которые нуждаются в людях. Стали приезжать сотни призванных партией специалистов, прекрасных знатоков техники. И развернулась невиданная героическая работа».
5
В старых словарях вы найдете слово «целина», но не найдете слова «целинник». Оно родилось в 50-е годы, точно так же как в годы коллективизации появилось слово «колхозник». Само понятие «целина» утратило тогда свое чисто земледельческое значение, оно стало термином общественным, ибо за ним стояли высокая гражданственность и глубокий советский патриотизм. Целинник — фигура историческая, определившая собой героическое время. Этим словом обозначен особый характер, обусловленный потребностью времени.
Как-то, приехав в один из кустанайских совхозов, где стоял лишь единственный готовый домик, а люди жили еще в палатках и землянках, я узнал, что лучшую комнату в этом доме отдали молодым супругам, у которых родился мальчик. По этому поводу торжествовали все, а счастливый отец сказал мне:
— Хоть мы только что приехали сюда, но можете теперь считать нас коренными целинниками.
— Нет, — возразил я. — Коренной целинник пока у вас на целое хозяйство всего один — вот этот мальчишка, который родился. А вам еще предстоит стать коренными жителями здешних мест. Думаю, это произойдет не сразу. Будет нелегко.
Вспоминаю давние беседы в Целиноградской области, в том же Атбасарском районе, — весной и осенью. Совсем по-разному звучали они. Первой целинной весной приходилось слышать жалобы руководителей, что далеко не все приезжие собираются остаться у них. Директор совхоза «Мариновский» А. В. Заудалов говорил:
— Народ-то, с одной стороны, разношерстный, а с другой, наподобие войска — сплошь молодые ребята. Сегодня они тут, завтра их в другое место потянет.
— Да, проблема... — согласился я. — Молодым свойственна романтика. Пройдет год-два, и часть молодежи начнет уезжать. Вы же видите: большинство желает жить только в палатках. Им, если угодно, побольше трудностей подавай, чтоб было что одолевать. Построив все, что требуется на первый случай, ребята сделают свое дело, заскучают и полетят в другие места.
— А нам-то что делать?
— Думать о том, как закрепить кадры. Я вижу два пути. Надо позвать сюда девушек. Доярки, сеяльщицы, телефонистки, повара, врачи, учителя — мало ли для них работы сейчас и появится завтра в новых местах? Приглашайте девушек, и многие парни останутся здесь навсегда. Ну, а второй путь — приглашайте людей семейных, но уж заранее создавайте для них нормальные условия жизни. Вот так и заселим эту землю.
Если на то пошло, речь у нас шла о планировании человеческого счастья. Каждому нужен дом, очаг, нужна любовь, нужны дети. Государство, общество не могут найти парню, как говорили в старину, суженую, но должны стремиться сделать так, чтобы не было в стране чисто «мужских» районов или «женских» городов. И если демографические проблемы решаются грамотно, то молодые люди найдут друг друга и будут счастливы. Они и должны быть счастливы, потому что без этого невозможно благоденствие страны.
Вскоре именно Атбасарский район стал инициатором приглашения девушек на целину. Вернувшись в Алма-Ату, я 17 июля 1954 года с удовлетворением прочел в «Правде» обращение молодых целинниц совхоза «Мариновский» Раисы Емельяновой, Александры Замчий, Елены Клешни, Валентины Непочатовой, Полины Пашковой и Людмилы Семеновой к девушкам и женщинам страны с призывом ехать на целину. Призыв нашел широчайший отклик. Приехав осенью на уборку в Атбасар, я вновь встретился с Заудаловым. Был он одновременно и радостен, и до крайности озабочен. Спрашиваю:
— Стряслось что-нибудь?
— Да ведь помилуйте, Леонид Ильич! Я теперь будто и не директор, а главный почтальон... Совхоз получил тысячи писем от девушек. И все готовы в дорогу, все хотят ехать именно к нам! Надо бы как-то отрегулировать дело. Есть же много других совхозов. А то ведь что получается: ярмарка невест, а не хозяйство!
Хлопот с «девичьим десантом» действительно было немало. Зато жизнь на целине менялась буквально на глазах. Она все быстрее превращалась из походной, «армейской» в нормальную, благоустроенную. И сегодня куда бы я ни приезжал на целину, всюду встречаю работников, родившихся здесь. Жизнь в этих краях пустила глубокие, крепкие корни.
Вместе с отцом Героем Социалистического Труда Жансултаном Демеевым выходит в поле его сын — Мираш Демеев. Знает эта земля не только знаменитых первоцелинников Михаила Довжика и Владимира Дитюка, но и хороших хлеборобов Владимира Михайловича Довжика и Григория Владимировича Дитюка, родившихся здесь. Не однажды мне доводилось бывать в совхозе «Ждановский» Северо-Казахстанской области, встречаться с его директором Марком Павловичем Николенко. Когда ветеран ушел на пенсию, хозяйством стал руководить его сын — Владимир Маркович Николенко. Героем Социалистического Труда стал на целине комбайнер совхоза «Ленинский» Карасуского района Кустанайской области Амангельды Исаков. А его сын Владимир Амангельдинович ныне главный агроном совхоза «Койбагарский» того же района. Настоящую хлеборобскую династию основал комбайнер совхоза «Самарский» Целиноградской области Иван Григорьевич Космыч: вместе с ним растят и убирают хлеба девять его сыновей! Таких примеров великое множество. Все произошло именно так, как было задумано: освоены новые земли, на них остались жить люди.
Целинная палатка бригады М. Е. Довжика давно уже стоит в Музее Революции в Москве. А там, где когда-то находились такие палатки и землянки, выросли сотни степных городков. В целинных районах Казахстана теперь живут и работают в сельском хозяйстве миллион двести тысяч человек. Эти места стали такими же обжитыми и заселенными, как любой другой экономический район страны.
Фотографии первых целинных лет многое освежают в памяти. На снимках — голая степь, тракторные поезда, колышки с названиями совхозов, палатки, землянки, тесные вагончики, глиняные мазанки без крыш, прозванные тогда «бескозырками». Люди в этом жилье ютились при тусклом свете фонарей и керосиновых ламп. Все у них было временное, неуютное, походное. Но поглядите на лица этих людей — какие они веселые, радостные. Оптимизм и уверенность видны в каждой улыбке, в каждом жесте. Все мы, работавшие тогда на целине, ощущали этот оптимизм, этот душевный настрой сознававших свою силу людей. А как впечатляла пробужденная нами к жизни степь! Все двигалось и стекалось сюда, на передний край, как это бывает перед большим наступлением. Любой человек, попадавший в то время на целину, невольно начинал жить ее интересами.
Безусловно, были и такие, которые с целины уезжали. Попадались люди случайные, корыстные, с непомерными претензиями, не желавшие считаться ни с чем. Их метко называли «землепроходимцами», и с ними пришлось столкнуться в первой же поездке по Северному Казахстану.
Было это ранней весной 1954 года на станции Тобол. Едва сошел с поезда, как из толпы вырвался какой-то шумный малый и буквально атаковал меня вопросами. Куда их привезли? Зачем сорвали с мест? Где жилье, где заработок, где теплая одежда? В этой степи, дескать, одни сурки могут жить в своих норах!
Я терпеливо слушал, потом сказал, что затем и пригласили новоселов, чтобы обживать эти земли, но парень не унимался. Он потрясал своим легоньким пиджаком и требовал, чтобы ему сейчас же выдали полушубок. Было ясно, что это не тот человек, которому можно что-либо втолковать, — таких всегда чувствуешь сразу — и пришлось его оборвать:
— А вы что, сюда на готовые пироги ехали? На что рассчитывали в этом пиджачке да в кепочке? Такие, как вы, целине не нужны!
— Вот так всегда, — сбавил он тон, — когда требуешь свое законное...
— Нет, дорогой, — сказал я. — Ваши требования будут законны через месяц, через два или три, да и то лишь отчасти. А по-настоящему законными они станут только через год. Пока же не меньше претензий можно и к вам предъявить. Зачем ехали? Мы ведь надеялись на вас, а теперь вынуждены срочно искать замену. И, будьте спокойны, найдем.
Насколько помню, тот парень был из группы города Шуи. И, конечно, это было исключение из правила. Та же Шуя прислала к нам настоящих тружеников, они совхозу в тургайской степи дали название «Шуйский», и стал он одним из лучших на целине.
А трудности, скрывать нечего, были. Наш народ на протяжении героических десятилетий очень многим жертвовал во имя будущего, переживая тяжкие испытания.
На разных этапах нам не хватало буквально всего — гвоздей и керосина, обуви и ситца, крыши над головой и хлеба. И партия всегда открыто говорила народу: трудности и нехватки мы одолеем общей упорной работой, а жизнь наша постепенно будет становиться все лучше и лучше. Она и становилась лучше с каждым годом, несмотря на то, что страна подвергалась все новым испытаниям.
Конечно, человеку, который в тот или иной момент нашей истории не был как следует устроен и обеспечен, приходилось в этой конкретной ситуации нелегко, а порой непомерно тяжело. И в этом смысле трудности выпали всем поколениям советских людей. Ни одному народу не пришлось выдержать таких испытаний, как нашему. Но взгляните на нашу жизнь в целом. Она ведь все время шла в гору. Какими бы ни были преграды, мы их всегда одолевали. И сегодняшняя действительность отличается от прежней, как космический корабль отличается от крестьянской телеги.
Если вернуться к бытовым неурядицам, какие встречались на целине в пору ее освоения, то уж они действительно были временными. Не понимали этого только себялюбцы, не желавшие пальцем шевельнуть для общего дела. Про таких метко говорят в народе, что они — ни папе, ни маме, ни нам с вами.
Иное дело, встречались ребята, просто растерявшиеся на первых порах. С ними достаточно было поговорить, объяснить, убедить, даже отечески приласкать. Да, приласкать — мне часто доводилось тогда, беседуя с руководящими работниками, употреблять это слово. Молодой человек, еще не набравшийся опыта, нуждается в строгости, но нуждается и в добром участии. Той же весной 1954 года на станции Джалтырь под Целиноградом я увидел парня с чемоданом. Он хотел сесть в поезд. Спрашиваю:
— Не домой ли собрался?
— Домой.
— Что — трудно?
— Трудно. Себя, натуры своей не знал. Не знал, что так буду тосковать по дому, по родным местам. У нас там тепло. Из окошка Азовское море видно. Сады цветут. А тут снега, бураны. Теперь вот ужасные ветры...
Я присел рядом с ним.
— Начинать всегда тяжело. А представь, как ровесники твои воевали на фронте? Тоже тосковали по дому, по матери, жили в землянках. Да еще и в смертельную атаку ходили... Ничего просто так не дается. На Украине развести сад — дело нехитрое, а вот в этой степи сад — большая победа. Но через годик-другой будут тут села и сады тоже будут. Главное, надо в себя поверить. Нельзя тебе начинать свою жизнь с отступления!
Парень, помню, на поезд не сел. Я увидел его уже в кузове грузовика. Не знаю фамилии этого теперь уже, конечно, немолодого человека, но, думаю, он среди тех, кто связал судьбу свою с ковыльной степью.
«В диких условиях целины, — писала в те дни одна из буржуазных газет, — человек не может существовать. Вот почему можно успокоиться: целина так и останется непереваренным куском в желудке России».
Сколько же раздавалось таких хлестких пророчеств! Но уже через три месяца после прибытия первых эшелонов с добровольцами в степи зеленели бескрайние поля пшеницы. Посевные площади в республике увеличились вдвое и в том же году достигли 20 миллионов гектаров. И если, как писали наши недруги, мы были «не готовы» к целине, то кто же поднял и засеял эти земли? Кто дал нам в тот год более 22 тысяч новых тракторов и более 10 тысяч новых комбайнов? Кто отправил к нам тысячи поездов с домами, лесом, цементом, товарами, продовольствием? Нет, это было хорошо продуманное, спланированное наступление. И вековой крепостью под названием «целина» мы овладели не длительной осадой, а стремительным броском, героическим штурмом.
Могут спросить: но если люди шли в степь, вооруженные могучей техникой, чувствуя за собой поддержку всей страны, всего народа, если уже тогда их воспевали в песнях и они, как говорится, с первого шага начинали пожинать плоды своей завидной славы, то не завышена ли оценка всего, что стоит за словом «целинник»? Нет, не завышена. Эти люди действительно совершили подвиг.
Героическое начало проявляется по-разному. Один и тот же человек может, рискуя жизнью, броситься в горящий дом, но окажется неспособным изо дня в день выполнять какую-либо монотонную работу. Есть героизм момента. Есть героизм тяжелых периодов в жизни всего народа — примером может служить война. И есть героизм будней, когда сознательно и добровольно люди обрекают себя на тяготы, зная, что в другом месте их могло и не быть. Считаю, что люди целины показали себя героями. Они выдержали все трудности быта первой поры и годами терпеливо и стойко обживали эту совсем не ласковую землю.
В дни празднования 20-летия целины я говорил в Алма-Ате об одном удивительном человеке — Иване Ивановиче Иванове. Он родился в Ленинграде, во время войны защищал родной город, был тяжело ранен, потерял обе ноги. После длительного лечения приехал в Казахстан, да так и остался здесь. Сроднился с этим краем, стал отличным механизатором, и к боевым его наградам прибавились награды за труд — два ордена Ленина и Золотая Звезда Героя.
Весь зал рукоплескал герою, аплодировал ему с трибуны и я. Потом брали слово другие ораторы, и один из них, как показалось мне, повторил ту же самую историю. Тоже говорил о коммунисте, ленинградце, участнике войны, который лишился обеих ног, приехал на целину, стал одним из лучших трактористов, Героем Социалистического Труда. А зовут его — Леонид Михайлович Картаузов... Снова все захлопали, и мелькнула мысль: неужели совпадение? Или у меня был неверно назван герой? Но нет, не может быть, я ведь хорошо помнил его.
В перерыве я поинтересовался Картаузовым, и оказалось, что ошибки никакой нет. Работают на целинной земле и Картаузов, и Иванов, судьбы их схожи, и оба они Герои. Совпадение это, я бы сказал, символично. Не зря у нас слово «целинник» стало символом мужества.
За свою жизнь я не раз убеждался, что подлинные герои в обычной обстановке бывают, как правило, скромными, не очень заметными. Они просто и безотказно делают свое дело. Таким был и Даниил Нестеренко, тракторист совхоза «Дальний» Целиноградской области. Само название совхоза говорит за себя: он расположен в самом дальнем уголке области. Именно туда и вызвался поехать Нестеренко. Снежная зима шла к концу, и бригада трактористов, в которой он работал, могла быть отрезанной от центральной усадьбы совхоза, остаться без запаса горючего. Немудрящая речка Жаныспайка грозилась, по словам старожилов, разлиться бурно и широко. Пока на ней еще стоял лед, надо было срочно переправить тракторы. Нестеренко помог товарищам провести эту рискованную операцию, а свой трактор повел последним. Но тающий лед, уже покрытый водой, не выдержал...
Когда друзья вынули из воды погибшего, то обнаружили в его кармане удостоверение Героя Советского Союза. До этого никто в совхозе не знал, что рядом с ними работает такой человек. Выяснилось, что звание Героя Даниил Потапович Нестеренко получил за форсирование Днепра. И стало вдвойне обидно за его гибель. Я помню Днепр, помню героев этой переправы под смертельным огнем. Казалось бы, что за преграда бывалому человеку степная речушка! Но вот бывают в жизни такие нелепые случайности.
Одна подробность особенно тронула меня: в палатке Нестеренко друзья нашли саженцы украинских вишен. Значит, надолго ехал он в Казахстан, если вез их с собою, чтобы посадить в степи. Но уже без него выросли эти вишни.
Зима 1954 года выдалась суровой, на редкость снежной, морозной. Целина сразу, «с порога», испытывала новоселов, обрушивала на них свой крутой, неласковый нрав. Не умолкая завывали пронизывающие ветры, и каждый рейс по степи был необычайно трудным, а мог стать и опасным. Между тем тысячи тракторов, сотни автопоездов должны были пробиваться к еще не существующим совхозам по бездорожью, сквозь ветер и снег.
Что такое буран в степи, многие представляют с детства по «Капитанской дочке» А. С. Пушкина. Пришлось и мне увидеть, как обманчива степь. То над ней от горизонта до горизонта может синеть морозное небо, светит яркое солнце, но минет полчаса — и уже не видно белого света, крутит, свистит, завывает пурга. Достаточно малой ошибки, случайности, неожиданно заглохшего мотора, и человек остается со степью один на один — без дороги, на морозе, в кромешной мгле.
Помню, как всех на целине потрясла гибель студента-заочника Львовского строительного института Василия Рагузова. Одним из первых он приехал в совхоз «Киевский» и стал работать прорабом. Способный организатор, хороший товарищ, человек веселого, общительного нрава, он быстро завоевал авторитет, уважение и любовь первоцелинников. В один из ясных дней в составе колонны Рагузов вез со станции сборные дома для первой совхозной улицы. Неожиданно начался необычайной силы буран, длившийся потом несколько суток. Колонна остановилась, Василий решил идти за помощью. Пошел один, заблудился и погиб. Это был мужественный, огромной воли человек. Вот письмо, найденное у него в кармане:
«Нашедшему эту книжку! Дорогой товарищ, не сочти за труд, передай написанное здесь в г. Львов, ул. Гончарова, 15, кв. 1, Рагузовой Серафиме Васильевне.
Дорогая моя Симочка! Не надо слез. Знаю, что будет тебе трудно, но что поделаешь, если со мной такое. Кругом степь — ни конца ни края. Иду просто наугад. Буря заканчивается, по горизонта не видно, чтобы сориентироваться. Если же меня не будет, воспитай сыновей так, чтобы они были людьми. Эх, жизнь, как хочется жить! Крепко целую. Навеки твой Василий».
Сознавая, что погибает, он сделал приписку — уже коченеющими, замерзающими пальцами:
«Сыновьям Владимиру и Александру Рагузовым. Дорогие мои деточки, Вовушка и Сашунька! Я поехал на целину, чтобы наш народ жил богаче и краше. Я хотел, чтобы вы продолжили мое дело. Самое главное — нужно быть в жизни человеком. Целую вас, дорогие мои, крепко. Ваш папа».
Письмо это, казалось бы, имело сугубо личный, семейный адрес. Но стало оно обращением ко всем живущим. Когда мне показали листки с расплывшимися буквами, когда разобрал их — перехватило горло. Позвонил журналистам, посоветовал, получив согласие жены, напечатать это письмо. Опубликованное в газете, оно вызвало десятки тысяч откликов по всей стране. Новые отряды добровольцев двинулись на целину, чтобы довести до конца дело, которое начали Василий Рагузов и подобные ему мужественные люди. Сопка, близ которой погиб Василий, названа теперь его именем.
Нынешняя карта Казахстана свидетельствует: целину действительно осваивала вся страна. Ее география отражена в самих названиях совхозов — «Московский», «Ленинградский», «Минский», «Киевский», «Днепропетровский», «Армавирский», «Полтавский», «Тагильский», «Сочинский», «Пермский», «Ярославский», «Воронежский»... Помимо казахов, коренных жителей степи, во многих хозяйствах можно было встретить представителей разных национальностей. Целина стала подлинной школой интернационального воспитания, вместилищем мудрого опыта, трудовых навыков и решимости представителей всех народов нашей страны победить!
Новые земли всегда обживались новыми людьми. Но тут была одна особенность. Мы далеко ушли от времени первых пятилеток, когда на Магнитку, Турксиб, Днепрогэс или в Комсомольск-на-Амуре добровольцы приезжали с пилой да лопатой. Целине нужны были в первую очередь трактористы, электрики, шоферы, механики, строители, таких квалифицированных специалистов и присылали к нам из многих республик, краев, областей — они стали костяком новых хозяйств.
Люди растили хлеб на земле — земля растила людей. Целина, образно говоря, дала богатейший урожай тружеников, патриотов, мастеров своего дела. Но прибывшие со всех концов страны со своими особенностями, характерами, опытом, пристрастиями — сами собой они в коллективы не складывались. И здесь необходимо сказать хотя бы кратко о методах партийной, организаторской и идеологической работы, которые приходилось нам искать. Вся деятельность партии на целине являла собой пример огромной, новаторской и выдающейся по своим результатам эпопеи.
Обстановка ее более всего напоминала политработу в дни большой наступательной операции. Для меня эти первые месяцы обернулись бесконечными поездками, сотнями встреч, коротких знакомств, когда и людей нельзя было надолго отрывать от дела, и у меня не хватало времени, потому что постоянно надо было двигаться дальше, потому что все время тянуло «на передовую». Хотелось всюду поспеть, быть в десятке мест сразу, что, конечно, было невозможно, но почему-то все-таки получалось, и суть партийно-политической работы состояла тогда в том, чтобы сплотить огромную массу людей, вооружить их конкретной программой действий и ясным сознанием общей цели.
Помню, в машине, в пеших переходах по степи, ночью в палатках, вечером у костра повторял я партийным секретарям одно и то же. Говорил примерно так: пусть чаще собирают коммунистов, надо им прежде всего познакомиться, обсудить обстановку, узнать цену друг другу. А уж тогда они поведут за собой людей.
— Негде проводить партсобрания, — возражали мои собеседники.
— Необходимо, — настаивал я.
— Больно критики много, — говорили некоторые. — Того нет, этого не завезли... Знаете, как поначалу бывает.
— Ничего, — приходилось отвечать. — Если мы будем помалкивать, лучше от этого не станет. А соберутся люди, поспорят, выложат все в открытую и, глядишь, выход подскажут. В следующий раз доложите им, что сделано. Народ съехался отовсюду, люди разные — тут главная сложность. Но есть и преимущество — настоящее, трудное дело, в котором человек раскрывается быстро.
Все силы уходили в первую весну на то, чтобы раскрутить, пустить в действие огромную машину, и некогда было остановиться, отдохнуть.
А потом пришел долгожданный и все-таки неожиданный большой хлеб целины.
6
Никогда не забуду первой целинной осени 1954 года. В одном из совхозов Рузаевского района Кокчетавской области при встрече мне поднесли сноп целинной пшеницы «акмолинка». Невозможно передать чувств, которые я испытывал, держа в руках этот сноп. Многое вспомнилось в ту минуту — первые планы и замыслы, бессонные ночи, споры, эшелоны с людьми, тракторные поезда по вьюжному бездорожью, первые костры в степи и первые борозды. И вот она перед глазами, сбывшаяся мечта — степь от края до края желтела пшеницей... Вспомнилась горстка самых первых целинников, вскоре после революции основавших в этих краях земледельческие коммуны. В. И. Ленин, напутствуя рабочих Обуховского и Семянниковского заводов, решивших поехать в Казахстан, писал в записке народному комиссару земледелия: «Почин прекрасный, поддержите его всячески».
Первые коммуны в приишимской степи имели радостные названия: «Луч революции», «Свет правды», «Путь новой жизни». Но как слабо оснащены были эти маленькие поселения на целине. Коммуна «Луч революции», например, имела четыре быка, одиннадцать коров, одну лобогрейку, одну сенокосилку, четыре бороны, восемь телег, четыре жилых дома и сарай. Какая же нужна была воля и вера в победу, чтобы уже тогда заявить: «Ты подчинишься нам, степь! Ты станешь нашей кормилицей!» И вот теперь уже не крохотные островки, а пшеничный океан разлился в степи. Ковыльная древняя равнина становилась крупной житницей государства. Это был первый результат первого года целинной страды.
Пшеничное море разлилось по степи, ветер гнал тяжелые волны, солнце золотило их, настроение у всех было приподнятое. Однако сколько же сил надо было еще приложить, чтобы взять уродившийся хлеб!
Сейчас на казахстанской целине построена мощная сеть крупных элеваторов и зернохранилищ. А тогда все имеющиеся емкости не превышали трех миллионов тонн, включая примитивные мелкие склады и всевозможные глинобитные конурки, которым целинники дали в ту осень имя — «собачники». Хлеб надо было убрать, сохранить, вывезти во что бы то ни стало. Особенно трудное положение сложилось на дорогах, на станциях, в узловых пунктах перевалки зерна.
Расскажу хотя бы об одном эпизоде тех дней. На этот раз в Атбасар я прилетел вместе с Николаем Ивановичем Журиным, первым секретарем Целиноградского обкома. Уже на летном поле встречавшие стали тянуть нас в совхозы, на поля, чтобы, как говорили они, порадовать урожаем. Больно уж горячи были эти приглашения, а о местном пункте заготзерна — никто ни слова. Разумеется, мы решили начать именно с него. Кто-то остерег:
— Нельзя вам туда. Шоферы разорвут, ей-богу! Машин скопилась тьма, по двое суток ждут разгрузки.
— Ну, это еще не страшно, — сказал я. — Вот были мы на станции Колутон, так там действительно беда: хлеба полно, а машин не хватает.
Подъехали к пункту. Он располагался в километре от железной дороги. Был ясный осенний день. Среди рыжей, выгоревшей степи на окраине города стояли сотни автомашин, груженных зерном. Их хвост растянулся больше чем на километр. А сам приемный пункт напоминал кишащий муравейник. В клубах пыли урчали и фыркали грузовики, пробираясь к центру двора, к буртам зерна. Тут же, рядом, грохотала стройка — возводился новый элеватор. Старый, небольшой, был засыпан зерном до отказа. Сотни людей стояли без дела. Лишь десятка два женщин лопатами насыпали хлеб в мешки, и грузчики исчезали с ними в низеньких мазанках — туда ссыпали семенное зерно. Машины разгружались только вручную, всего в двух-трех местах.
Я подошел к одной из них, взял из кузова горсть зерна. Им невозможно было не любоваться: литые тяжелые зерна золотились в ладонях — чудо, а не пшеница!
Тотчас нас окружили шоферы. Все потонуло в невообразимом шуме. Водители кричали, что простаивают сутками, ночуют в кабинах, негде перекусить, отмыться от пыли. Но это еще куда ни шло, а главное — в степи скопились горы зерна, лежат под открытым небом, пропадет хлеб! Я дал им выговориться, потом сказал:
— Здорово же вы встречаете гостей...
Не знаю, то ли спокойствие, то ли улыбка подействовали, но шоферы умолкли: в самом деле, напали на человека, а надо же его и выслушать.
— Не волнуйтесь, товарищи, — продолжал я, сам еще не зная, что предприму. — Что-нибудь придумаем. Даю слово, пробку эту мы рассосем.
Обещать-то пообещал, но что же придумать? Мы обошли территорию заготпункта, осмотрели строящийся элеватор, который мог быть готов не раньше следующей осени, заглянули и в «собачники». А по пути я все время смотрел на огромный пустырь между приемным пунктом в станцией, на так называемую полосу отчуждения. Пустырь был завален всяческим хламом — ржавым металлоломом, обломками железобетона, мусором. Все это в невообразимом хаосе торчало из желтых высохших бурьянов, покрытых слоем многолетней пыли.
Чья территория?
— Железной дороги.
Попросил пригласить начальника отделения дороги. Он пришел быстро, представился: Перменов Байзак Перменович. Это оказался толковый, дельный человек, знающий специалист, любивший к тому же шутку, потому что добавил:
— Имя прошу не путать. А то многие на слух не воспринимают и зовут меня Бальзаком. Но я не писатель, а путеец, и не француз, а чистокровный казах.
Вопрос предстояло решить сложный, я попросил найти кого-нибудь из старых хлебозаготовителей.
— Искать не надо, — сказал Перменов. — Вот он, рядом стоит — Сименков Никанор Георгиевич. Строит теперь новый элеватор, а был начальником областного управления хлебозаготовок. Профессор в этом деле.
Присели небольшой группой на краю пустыря. Районных руководителей я хорошо знал, новым человеком был для меня начальник заготпункта по фамилии Повлияненко. Перебросился с ним несколькими словами, узнал, что он фронтовик, бывший моряк. А первый вопрос задал путейцу:
— Сколько нужно дней, чтобы очистить этот пустырь и протянуть к нему железнодорожную ветку?
Перменов что-то прикинул в блокноте и сказал:
— Сутки — на очистку, два дня — протянуть колею.
— Мало просите. Будем считать, пять дней... Сколько хлеба сдаст район?
Ответил Журин:
— Сюда свозит зерно не один район. Сильно подпирает урожай, везут свой хлеб и Есильский, и Балкашинский, и Кургальджинский. Словом, Атбасару придется принять и отправить три миллиона пудов. Это самое малое.
— Понятно... — Я повернулся к заготовителю. — Сможем пропустить весь хлеб через эту площадку?
— Вообще-то можно, — ответил он. — Но только очистить землю мало. Это будет нарушение инструкции, да и просто бесхозяйственность.
— А что нужно?
— Вспахать, прикатать, утрамбовать. Обязательно нужна и дезинфекция. Если по правилам, кладите дней десять.
— Никанор Георгиевич, у вас же огромный опыт. Неужели нет других способов?
— В жизни всяко приходилось выкручиваться, — сказал Сименков. — Не без того... Можно выжечь площадку. Натащить соломы и выжечь дотла. Земля прокалится и станет твердой, как печной под.
— А дезинфекция?
— Огонь все вычистит.
Вот вам и выход из положения!
Помолчали. Казалось, все обговорено. Но тут вступил в разговор начальник заготпункта:
— Нет, Леонид Ильич, не согласен. Какая разница, где быть хлебу? В степи он лежит под открытым небом и у меня будет под открытым небом. Брезентовый полог на такие бурты всем районом не сошьешь. Погубим зерно!
— Вагонами мы вас поддержим крепко, это я беру на себя.
— А это, — он ткнул рукой в небо, — тоже берете на себя?
Жара в ту осень стояла изнуряющая, солнце, казалось, висело неподвижно, вверху ни облачка, и прогнозы были обнадеживающие. Но кто мог поручиться, что не хлынут дожди?
— Вы знаете, — сказал Повлияненко, — что принимать хлеб на открытые площадки категорически запрещено. Я такую ответственность взять на себя не могу.
Легче всего было упрекнуть его в формализме, перестраховке. А мне этот хмурый человек понравился. «Будет сделано!» — с готовностью отвечали иные и ничего потом не делали. (Об одном таком товарище, который на все твердил: «Зроблю!» — я еще расскажу.) А Повлияненко действительно должен был принять горы хлеба, и отвечать за него персонально будет именно он. Беспокойство чувствовалось и у других товарищей: вам, мол, хорошо, распорядились и отбыли, а нам-то каково? Погоде не прикажешь, эшелоны не в нашем ведении, да и будут ли они?
— Ладно, давайте разбираться, — сказал я. — Оставить хлеб в глубинках — значит наверняка его погубить. Складов там нет, и когда начнется бездорожье, ударят морозы, мы его уже не вывезем. Пропадут эти миллионы пудов, подорвем веру в целину, люди нам скажут: болтуны вы, а не руководители! И будут правы. А тут дорога, станция, подвижной состав, тут тысячи людей, которые в случае нужды придут спасать зерно. Бросим сюда, если надо, солдат студентов, рабочих — перелопатят, погрузят, помогут. Неужели вы, Иван Григорьевич, не видите разницы, где надежнее быть хлебу — в степи или в городе?
— Все помогут, — сказал Повлияненко. — А под суд идти мне одному.
Стало очевидно, что товарищ не верил в мои слова, в то, что ему окажут реальную помощь. И все же не хотелось его обижать, а вот задеть самолюбие следовало.
— В старину говорили: каков человек на войне, таков и на гумне. Что же вы, на фронте не терялись, а тут? Ведь и в мирное время иногда приходится крикнуть: «Полундра!» В конце концов, мы могли бы и спросить с вас: разве не знали раньше, что будет выращен большой целинный хлеб, почему же за полгода к этому не приготовились, не сделали даже того, что в ваших силах? Ну, хорошо. Допустим, и мы виноваты, разделим грех пополам. Но вот за эту площадку мы с вас спросим, и строго! Чтобы все до зернышка ушло отсюда на элеваторы, где хлеб смогут переработать и сохранить. Мы вместе с вами будем отвечать за этот бесценный хлеб.
Разговор окончился взаимными обязательствами. Иван Григорьевич так же хмуро, без громких слов и восклицаний сказал, что сделает все возможное, что от него зависит. Ему можно было верить. Потому что, скажу честно, упрямая неуступчивость этого человека заставила меня, да и всех нас, понять важность предпринимаемого шага, еще раз основательно взвесить его и обдумать. И я, в свою очередь, пообещал глаз не спускать с этой станции.
Одного «кабинетного» руководства мало, надо постоянно общаться с народом, выезжать на места, видеть своими глазами и успехи, и возникающие трудности, а когда есть нужда, оперативно вмешиваться. Поспорив с людьми на такой степной станции, посидев с трактористами у бригадного котла, очень многое поймешь и многому научишься. Учиться же всегда полезно, а когда такие крупные операции, как подъем целины, только еще разворачиваются, совершенно необходимо.
В старых словарях вы найдете слово «целина», но не найдете слова «целинник». Оно родилось в 50-е годы, точно так же как в годы коллективизации появилось слово «колхозник». Само понятие «целина» утратило тогда свое чисто земледельческое значение, оно стало термином общественным, ибо за ним стояли высокая гражданственность и глубокий советский патриотизм. Целинник — фигура историческая, определившая собой героическое время. Этим словом обозначен особый характер, обусловленный потребностью времени.
Как-то, приехав в один из кустанайских совхозов, где стоял лишь единственный готовый домик, а люди жили еще в палатках и землянках, я узнал, что лучшую комнату в этом доме отдали молодым супругам, у которых родился мальчик. По этому поводу торжествовали все, а счастливый отец сказал мне:
— Хоть мы только что приехали сюда, но можете теперь считать нас коренными целинниками.
— Нет, — возразил я. — Коренной целинник пока у вас на целое хозяйство всего один — вот этот мальчишка, который родился. А вам еще предстоит стать коренными жителями здешних мест. Думаю, это произойдет не сразу. Будет нелегко.
Вспоминаю давние беседы в Целиноградской области, в том же Атбасарском районе, — весной и осенью. Совсем по-разному звучали они. Первой целинной весной приходилось слышать жалобы руководителей, что далеко не все приезжие собираются остаться у них. Директор совхоза «Мариновский» А. В. Заудалов говорил:
— Народ-то, с одной стороны, разношерстный, а с другой, наподобие войска — сплошь молодые ребята. Сегодня они тут, завтра их в другое место потянет.
— Да, проблема... — согласился я. — Молодым свойственна романтика. Пройдет год-два, и часть молодежи начнет уезжать. Вы же видите: большинство желает жить только в палатках. Им, если угодно, побольше трудностей подавай, чтоб было что одолевать. Построив все, что требуется на первый случай, ребята сделают свое дело, заскучают и полетят в другие места.
— А нам-то что делать?
— Думать о том, как закрепить кадры. Я вижу два пути. Надо позвать сюда девушек. Доярки, сеяльщицы, телефонистки, повара, врачи, учителя — мало ли для них работы сейчас и появится завтра в новых местах? Приглашайте девушек, и многие парни останутся здесь навсегда. Ну, а второй путь — приглашайте людей семейных, но уж заранее создавайте для них нормальные условия жизни. Вот так и заселим эту землю.
Если на то пошло, речь у нас шла о планировании человеческого счастья. Каждому нужен дом, очаг, нужна любовь, нужны дети. Государство, общество не могут найти парню, как говорили в старину, суженую, но должны стремиться сделать так, чтобы не было в стране чисто «мужских» районов или «женских» городов. И если демографические проблемы решаются грамотно, то молодые люди найдут друг друга и будут счастливы. Они и должны быть счастливы, потому что без этого невозможно благоденствие страны.
Вскоре именно Атбасарский район стал инициатором приглашения девушек на целину. Вернувшись в Алма-Ату, я 17 июля 1954 года с удовлетворением прочел в «Правде» обращение молодых целинниц совхоза «Мариновский» Раисы Емельяновой, Александры Замчий, Елены Клешни, Валентины Непочатовой, Полины Пашковой и Людмилы Семеновой к девушкам и женщинам страны с призывом ехать на целину. Призыв нашел широчайший отклик. Приехав осенью на уборку в Атбасар, я вновь встретился с Заудаловым. Был он одновременно и радостен, и до крайности озабочен. Спрашиваю:
— Стряслось что-нибудь?
— Да ведь помилуйте, Леонид Ильич! Я теперь будто и не директор, а главный почтальон... Совхоз получил тысячи писем от девушек. И все готовы в дорогу, все хотят ехать именно к нам! Надо бы как-то отрегулировать дело. Есть же много других совхозов. А то ведь что получается: ярмарка невест, а не хозяйство!
Хлопот с «девичьим десантом» действительно было немало. Зато жизнь на целине менялась буквально на глазах. Она все быстрее превращалась из походной, «армейской» в нормальную, благоустроенную. И сегодня куда бы я ни приезжал на целину, всюду встречаю работников, родившихся здесь. Жизнь в этих краях пустила глубокие, крепкие корни.
Вместе с отцом Героем Социалистического Труда Жансултаном Демеевым выходит в поле его сын — Мираш Демеев. Знает эта земля не только знаменитых первоцелинников Михаила Довжика и Владимира Дитюка, но и хороших хлеборобов Владимира Михайловича Довжика и Григория Владимировича Дитюка, родившихся здесь. Не однажды мне доводилось бывать в совхозе «Ждановский» Северо-Казахстанской области, встречаться с его директором Марком Павловичем Николенко. Когда ветеран ушел на пенсию, хозяйством стал руководить его сын — Владимир Маркович Николенко. Героем Социалистического Труда стал на целине комбайнер совхоза «Ленинский» Карасуского района Кустанайской области Амангельды Исаков. А его сын Владимир Амангельдинович ныне главный агроном совхоза «Койбагарский» того же района. Настоящую хлеборобскую династию основал комбайнер совхоза «Самарский» Целиноградской области Иван Григорьевич Космыч: вместе с ним растят и убирают хлеба девять его сыновей! Таких примеров великое множество. Все произошло именно так, как было задумано: освоены новые земли, на них остались жить люди.
Целинная палатка бригады М. Е. Довжика давно уже стоит в Музее Революции в Москве. А там, где когда-то находились такие палатки и землянки, выросли сотни степных городков. В целинных районах Казахстана теперь живут и работают в сельском хозяйстве миллион двести тысяч человек. Эти места стали такими же обжитыми и заселенными, как любой другой экономический район страны.
Фотографии первых целинных лет многое освежают в памяти. На снимках — голая степь, тракторные поезда, колышки с названиями совхозов, палатки, землянки, тесные вагончики, глиняные мазанки без крыш, прозванные тогда «бескозырками». Люди в этом жилье ютились при тусклом свете фонарей и керосиновых ламп. Все у них было временное, неуютное, походное. Но поглядите на лица этих людей — какие они веселые, радостные. Оптимизм и уверенность видны в каждой улыбке, в каждом жесте. Все мы, работавшие тогда на целине, ощущали этот оптимизм, этот душевный настрой сознававших свою силу людей. А как впечатляла пробужденная нами к жизни степь! Все двигалось и стекалось сюда, на передний край, как это бывает перед большим наступлением. Любой человек, попадавший в то время на целину, невольно начинал жить ее интересами.
Безусловно, были и такие, которые с целины уезжали. Попадались люди случайные, корыстные, с непомерными претензиями, не желавшие считаться ни с чем. Их метко называли «землепроходимцами», и с ними пришлось столкнуться в первой же поездке по Северному Казахстану.
Было это ранней весной 1954 года на станции Тобол. Едва сошел с поезда, как из толпы вырвался какой-то шумный малый и буквально атаковал меня вопросами. Куда их привезли? Зачем сорвали с мест? Где жилье, где заработок, где теплая одежда? В этой степи, дескать, одни сурки могут жить в своих норах!
Я терпеливо слушал, потом сказал, что затем и пригласили новоселов, чтобы обживать эти земли, но парень не унимался. Он потрясал своим легоньким пиджаком и требовал, чтобы ему сейчас же выдали полушубок. Было ясно, что это не тот человек, которому можно что-либо втолковать, — таких всегда чувствуешь сразу — и пришлось его оборвать:
— А вы что, сюда на готовые пироги ехали? На что рассчитывали в этом пиджачке да в кепочке? Такие, как вы, целине не нужны!
— Вот так всегда, — сбавил он тон, — когда требуешь свое законное...
— Нет, дорогой, — сказал я. — Ваши требования будут законны через месяц, через два или три, да и то лишь отчасти. А по-настоящему законными они станут только через год. Пока же не меньше претензий можно и к вам предъявить. Зачем ехали? Мы ведь надеялись на вас, а теперь вынуждены срочно искать замену. И, будьте спокойны, найдем.
Насколько помню, тот парень был из группы города Шуи. И, конечно, это было исключение из правила. Та же Шуя прислала к нам настоящих тружеников, они совхозу в тургайской степи дали название «Шуйский», и стал он одним из лучших на целине.
А трудности, скрывать нечего, были. Наш народ на протяжении героических десятилетий очень многим жертвовал во имя будущего, переживая тяжкие испытания.
На разных этапах нам не хватало буквально всего — гвоздей и керосина, обуви и ситца, крыши над головой и хлеба. И партия всегда открыто говорила народу: трудности и нехватки мы одолеем общей упорной работой, а жизнь наша постепенно будет становиться все лучше и лучше. Она и становилась лучше с каждым годом, несмотря на то, что страна подвергалась все новым испытаниям.
Конечно, человеку, который в тот или иной момент нашей истории не был как следует устроен и обеспечен, приходилось в этой конкретной ситуации нелегко, а порой непомерно тяжело. И в этом смысле трудности выпали всем поколениям советских людей. Ни одному народу не пришлось выдержать таких испытаний, как нашему. Но взгляните на нашу жизнь в целом. Она ведь все время шла в гору. Какими бы ни были преграды, мы их всегда одолевали. И сегодняшняя действительность отличается от прежней, как космический корабль отличается от крестьянской телеги.
Если вернуться к бытовым неурядицам, какие встречались на целине в пору ее освоения, то уж они действительно были временными. Не понимали этого только себялюбцы, не желавшие пальцем шевельнуть для общего дела. Про таких метко говорят в народе, что они — ни папе, ни маме, ни нам с вами.
Иное дело, встречались ребята, просто растерявшиеся на первых порах. С ними достаточно было поговорить, объяснить, убедить, даже отечески приласкать. Да, приласкать — мне часто доводилось тогда, беседуя с руководящими работниками, употреблять это слово. Молодой человек, еще не набравшийся опыта, нуждается в строгости, но нуждается и в добром участии. Той же весной 1954 года на станции Джалтырь под Целиноградом я увидел парня с чемоданом. Он хотел сесть в поезд. Спрашиваю:
— Не домой ли собрался?
— Домой.
— Что — трудно?
— Трудно. Себя, натуры своей не знал. Не знал, что так буду тосковать по дому, по родным местам. У нас там тепло. Из окошка Азовское море видно. Сады цветут. А тут снега, бураны. Теперь вот ужасные ветры...
Я присел рядом с ним.
— Начинать всегда тяжело. А представь, как ровесники твои воевали на фронте? Тоже тосковали по дому, по матери, жили в землянках. Да еще и в смертельную атаку ходили... Ничего просто так не дается. На Украине развести сад — дело нехитрое, а вот в этой степи сад — большая победа. Но через годик-другой будут тут села и сады тоже будут. Главное, надо в себя поверить. Нельзя тебе начинать свою жизнь с отступления!
Парень, помню, на поезд не сел. Я увидел его уже в кузове грузовика. Не знаю фамилии этого теперь уже, конечно, немолодого человека, но, думаю, он среди тех, кто связал судьбу свою с ковыльной степью.
«В диких условиях целины, — писала в те дни одна из буржуазных газет, — человек не может существовать. Вот почему можно успокоиться: целина так и останется непереваренным куском в желудке России».
Сколько же раздавалось таких хлестких пророчеств! Но уже через три месяца после прибытия первых эшелонов с добровольцами в степи зеленели бескрайние поля пшеницы. Посевные площади в республике увеличились вдвое и в том же году достигли 20 миллионов гектаров. И если, как писали наши недруги, мы были «не готовы» к целине, то кто же поднял и засеял эти земли? Кто дал нам в тот год более 22 тысяч новых тракторов и более 10 тысяч новых комбайнов? Кто отправил к нам тысячи поездов с домами, лесом, цементом, товарами, продовольствием? Нет, это было хорошо продуманное, спланированное наступление. И вековой крепостью под названием «целина» мы овладели не длительной осадой, а стремительным броском, героическим штурмом.
Могут спросить: но если люди шли в степь, вооруженные могучей техникой, чувствуя за собой поддержку всей страны, всего народа, если уже тогда их воспевали в песнях и они, как говорится, с первого шага начинали пожинать плоды своей завидной славы, то не завышена ли оценка всего, что стоит за словом «целинник»? Нет, не завышена. Эти люди действительно совершили подвиг.
Героическое начало проявляется по-разному. Один и тот же человек может, рискуя жизнью, броситься в горящий дом, но окажется неспособным изо дня в день выполнять какую-либо монотонную работу. Есть героизм момента. Есть героизм тяжелых периодов в жизни всего народа — примером может служить война. И есть героизм будней, когда сознательно и добровольно люди обрекают себя на тяготы, зная, что в другом месте их могло и не быть. Считаю, что люди целины показали себя героями. Они выдержали все трудности быта первой поры и годами терпеливо и стойко обживали эту совсем не ласковую землю.
В дни празднования 20-летия целины я говорил в Алма-Ате об одном удивительном человеке — Иване Ивановиче Иванове. Он родился в Ленинграде, во время войны защищал родной город, был тяжело ранен, потерял обе ноги. После длительного лечения приехал в Казахстан, да так и остался здесь. Сроднился с этим краем, стал отличным механизатором, и к боевым его наградам прибавились награды за труд — два ордена Ленина и Золотая Звезда Героя.
Весь зал рукоплескал герою, аплодировал ему с трибуны и я. Потом брали слово другие ораторы, и один из них, как показалось мне, повторил ту же самую историю. Тоже говорил о коммунисте, ленинградце, участнике войны, который лишился обеих ног, приехал на целину, стал одним из лучших трактористов, Героем Социалистического Труда. А зовут его — Леонид Михайлович Картаузов... Снова все захлопали, и мелькнула мысль: неужели совпадение? Или у меня был неверно назван герой? Но нет, не может быть, я ведь хорошо помнил его.
В перерыве я поинтересовался Картаузовым, и оказалось, что ошибки никакой нет. Работают на целинной земле и Картаузов, и Иванов, судьбы их схожи, и оба они Герои. Совпадение это, я бы сказал, символично. Не зря у нас слово «целинник» стало символом мужества.
За свою жизнь я не раз убеждался, что подлинные герои в обычной обстановке бывают, как правило, скромными, не очень заметными. Они просто и безотказно делают свое дело. Таким был и Даниил Нестеренко, тракторист совхоза «Дальний» Целиноградской области. Само название совхоза говорит за себя: он расположен в самом дальнем уголке области. Именно туда и вызвался поехать Нестеренко. Снежная зима шла к концу, и бригада трактористов, в которой он работал, могла быть отрезанной от центральной усадьбы совхоза, остаться без запаса горючего. Немудрящая речка Жаныспайка грозилась, по словам старожилов, разлиться бурно и широко. Пока на ней еще стоял лед, надо было срочно переправить тракторы. Нестеренко помог товарищам провести эту рискованную операцию, а свой трактор повел последним. Но тающий лед, уже покрытый водой, не выдержал...
Когда друзья вынули из воды погибшего, то обнаружили в его кармане удостоверение Героя Советского Союза. До этого никто в совхозе не знал, что рядом с ними работает такой человек. Выяснилось, что звание Героя Даниил Потапович Нестеренко получил за форсирование Днепра. И стало вдвойне обидно за его гибель. Я помню Днепр, помню героев этой переправы под смертельным огнем. Казалось бы, что за преграда бывалому человеку степная речушка! Но вот бывают в жизни такие нелепые случайности.
Одна подробность особенно тронула меня: в палатке Нестеренко друзья нашли саженцы украинских вишен. Значит, надолго ехал он в Казахстан, если вез их с собою, чтобы посадить в степи. Но уже без него выросли эти вишни.
Зима 1954 года выдалась суровой, на редкость снежной, морозной. Целина сразу, «с порога», испытывала новоселов, обрушивала на них свой крутой, неласковый нрав. Не умолкая завывали пронизывающие ветры, и каждый рейс по степи был необычайно трудным, а мог стать и опасным. Между тем тысячи тракторов, сотни автопоездов должны были пробиваться к еще не существующим совхозам по бездорожью, сквозь ветер и снег.
Что такое буран в степи, многие представляют с детства по «Капитанской дочке» А. С. Пушкина. Пришлось и мне увидеть, как обманчива степь. То над ней от горизонта до горизонта может синеть морозное небо, светит яркое солнце, но минет полчаса — и уже не видно белого света, крутит, свистит, завывает пурга. Достаточно малой ошибки, случайности, неожиданно заглохшего мотора, и человек остается со степью один на один — без дороги, на морозе, в кромешной мгле.
Помню, как всех на целине потрясла гибель студента-заочника Львовского строительного института Василия Рагузова. Одним из первых он приехал в совхоз «Киевский» и стал работать прорабом. Способный организатор, хороший товарищ, человек веселого, общительного нрава, он быстро завоевал авторитет, уважение и любовь первоцелинников. В один из ясных дней в составе колонны Рагузов вез со станции сборные дома для первой совхозной улицы. Неожиданно начался необычайной силы буран, длившийся потом несколько суток. Колонна остановилась, Василий решил идти за помощью. Пошел один, заблудился и погиб. Это был мужественный, огромной воли человек. Вот письмо, найденное у него в кармане:
«Нашедшему эту книжку! Дорогой товарищ, не сочти за труд, передай написанное здесь в г. Львов, ул. Гончарова, 15, кв. 1, Рагузовой Серафиме Васильевне.
Дорогая моя Симочка! Не надо слез. Знаю, что будет тебе трудно, но что поделаешь, если со мной такое. Кругом степь — ни конца ни края. Иду просто наугад. Буря заканчивается, по горизонта не видно, чтобы сориентироваться. Если же меня не будет, воспитай сыновей так, чтобы они были людьми. Эх, жизнь, как хочется жить! Крепко целую. Навеки твой Василий».
Сознавая, что погибает, он сделал приписку — уже коченеющими, замерзающими пальцами:
«Сыновьям Владимиру и Александру Рагузовым. Дорогие мои деточки, Вовушка и Сашунька! Я поехал на целину, чтобы наш народ жил богаче и краше. Я хотел, чтобы вы продолжили мое дело. Самое главное — нужно быть в жизни человеком. Целую вас, дорогие мои, крепко. Ваш папа».
Письмо это, казалось бы, имело сугубо личный, семейный адрес. Но стало оно обращением ко всем живущим. Когда мне показали листки с расплывшимися буквами, когда разобрал их — перехватило горло. Позвонил журналистам, посоветовал, получив согласие жены, напечатать это письмо. Опубликованное в газете, оно вызвало десятки тысяч откликов по всей стране. Новые отряды добровольцев двинулись на целину, чтобы довести до конца дело, которое начали Василий Рагузов и подобные ему мужественные люди. Сопка, близ которой погиб Василий, названа теперь его именем.
Нынешняя карта Казахстана свидетельствует: целину действительно осваивала вся страна. Ее география отражена в самих названиях совхозов — «Московский», «Ленинградский», «Минский», «Киевский», «Днепропетровский», «Армавирский», «Полтавский», «Тагильский», «Сочинский», «Пермский», «Ярославский», «Воронежский»... Помимо казахов, коренных жителей степи, во многих хозяйствах можно было встретить представителей разных национальностей. Целина стала подлинной школой интернационального воспитания, вместилищем мудрого опыта, трудовых навыков и решимости представителей всех народов нашей страны победить!
Новые земли всегда обживались новыми людьми. Но тут была одна особенность. Мы далеко ушли от времени первых пятилеток, когда на Магнитку, Турксиб, Днепрогэс или в Комсомольск-на-Амуре добровольцы приезжали с пилой да лопатой. Целине нужны были в первую очередь трактористы, электрики, шоферы, механики, строители, таких квалифицированных специалистов и присылали к нам из многих республик, краев, областей — они стали костяком новых хозяйств.
Люди растили хлеб на земле — земля растила людей. Целина, образно говоря, дала богатейший урожай тружеников, патриотов, мастеров своего дела. Но прибывшие со всех концов страны со своими особенностями, характерами, опытом, пристрастиями — сами собой они в коллективы не складывались. И здесь необходимо сказать хотя бы кратко о методах партийной, организаторской и идеологической работы, которые приходилось нам искать. Вся деятельность партии на целине являла собой пример огромной, новаторской и выдающейся по своим результатам эпопеи.
Обстановка ее более всего напоминала политработу в дни большой наступательной операции. Для меня эти первые месяцы обернулись бесконечными поездками, сотнями встреч, коротких знакомств, когда и людей нельзя было надолго отрывать от дела, и у меня не хватало времени, потому что постоянно надо было двигаться дальше, потому что все время тянуло «на передовую». Хотелось всюду поспеть, быть в десятке мест сразу, что, конечно, было невозможно, но почему-то все-таки получалось, и суть партийно-политической работы состояла тогда в том, чтобы сплотить огромную массу людей, вооружить их конкретной программой действий и ясным сознанием общей цели.
Помню, в машине, в пеших переходах по степи, ночью в палатках, вечером у костра повторял я партийным секретарям одно и то же. Говорил примерно так: пусть чаще собирают коммунистов, надо им прежде всего познакомиться, обсудить обстановку, узнать цену друг другу. А уж тогда они поведут за собой людей.
— Негде проводить партсобрания, — возражали мои собеседники.
— Необходимо, — настаивал я.
— Больно критики много, — говорили некоторые. — Того нет, этого не завезли... Знаете, как поначалу бывает.
— Ничего, — приходилось отвечать. — Если мы будем помалкивать, лучше от этого не станет. А соберутся люди, поспорят, выложат все в открытую и, глядишь, выход подскажут. В следующий раз доложите им, что сделано. Народ съехался отовсюду, люди разные — тут главная сложность. Но есть и преимущество — настоящее, трудное дело, в котором человек раскрывается быстро.
Все силы уходили в первую весну на то, чтобы раскрутить, пустить в действие огромную машину, и некогда было остановиться, отдохнуть.
А потом пришел долгожданный и все-таки неожиданный большой хлеб целины.
6
Никогда не забуду первой целинной осени 1954 года. В одном из совхозов Рузаевского района Кокчетавской области при встрече мне поднесли сноп целинной пшеницы «акмолинка». Невозможно передать чувств, которые я испытывал, держа в руках этот сноп. Многое вспомнилось в ту минуту — первые планы и замыслы, бессонные ночи, споры, эшелоны с людьми, тракторные поезда по вьюжному бездорожью, первые костры в степи и первые борозды. И вот она перед глазами, сбывшаяся мечта — степь от края до края желтела пшеницей... Вспомнилась горстка самых первых целинников, вскоре после революции основавших в этих краях земледельческие коммуны. В. И. Ленин, напутствуя рабочих Обуховского и Семянниковского заводов, решивших поехать в Казахстан, писал в записке народному комиссару земледелия: «Почин прекрасный, поддержите его всячески».
Первые коммуны в приишимской степи имели радостные названия: «Луч революции», «Свет правды», «Путь новой жизни». Но как слабо оснащены были эти маленькие поселения на целине. Коммуна «Луч революции», например, имела четыре быка, одиннадцать коров, одну лобогрейку, одну сенокосилку, четыре бороны, восемь телег, четыре жилых дома и сарай. Какая же нужна была воля и вера в победу, чтобы уже тогда заявить: «Ты подчинишься нам, степь! Ты станешь нашей кормилицей!» И вот теперь уже не крохотные островки, а пшеничный океан разлился в степи. Ковыльная древняя равнина становилась крупной житницей государства. Это был первый результат первого года целинной страды.
Пшеничное море разлилось по степи, ветер гнал тяжелые волны, солнце золотило их, настроение у всех было приподнятое. Однако сколько же сил надо было еще приложить, чтобы взять уродившийся хлеб!
Сейчас на казахстанской целине построена мощная сеть крупных элеваторов и зернохранилищ. А тогда все имеющиеся емкости не превышали трех миллионов тонн, включая примитивные мелкие склады и всевозможные глинобитные конурки, которым целинники дали в ту осень имя — «собачники». Хлеб надо было убрать, сохранить, вывезти во что бы то ни стало. Особенно трудное положение сложилось на дорогах, на станциях, в узловых пунктах перевалки зерна.
Расскажу хотя бы об одном эпизоде тех дней. На этот раз в Атбасар я прилетел вместе с Николаем Ивановичем Журиным, первым секретарем Целиноградского обкома. Уже на летном поле встречавшие стали тянуть нас в совхозы, на поля, чтобы, как говорили они, порадовать урожаем. Больно уж горячи были эти приглашения, а о местном пункте заготзерна — никто ни слова. Разумеется, мы решили начать именно с него. Кто-то остерег:
— Нельзя вам туда. Шоферы разорвут, ей-богу! Машин скопилась тьма, по двое суток ждут разгрузки.
— Ну, это еще не страшно, — сказал я. — Вот были мы на станции Колутон, так там действительно беда: хлеба полно, а машин не хватает.
Подъехали к пункту. Он располагался в километре от железной дороги. Был ясный осенний день. Среди рыжей, выгоревшей степи на окраине города стояли сотни автомашин, груженных зерном. Их хвост растянулся больше чем на километр. А сам приемный пункт напоминал кишащий муравейник. В клубах пыли урчали и фыркали грузовики, пробираясь к центру двора, к буртам зерна. Тут же, рядом, грохотала стройка — возводился новый элеватор. Старый, небольшой, был засыпан зерном до отказа. Сотни людей стояли без дела. Лишь десятка два женщин лопатами насыпали хлеб в мешки, и грузчики исчезали с ними в низеньких мазанках — туда ссыпали семенное зерно. Машины разгружались только вручную, всего в двух-трех местах.
Я подошел к одной из них, взял из кузова горсть зерна. Им невозможно было не любоваться: литые тяжелые зерна золотились в ладонях — чудо, а не пшеница!
Тотчас нас окружили шоферы. Все потонуло в невообразимом шуме. Водители кричали, что простаивают сутками, ночуют в кабинах, негде перекусить, отмыться от пыли. Но это еще куда ни шло, а главное — в степи скопились горы зерна, лежат под открытым небом, пропадет хлеб! Я дал им выговориться, потом сказал:
— Здорово же вы встречаете гостей...
Не знаю, то ли спокойствие, то ли улыбка подействовали, но шоферы умолкли: в самом деле, напали на человека, а надо же его и выслушать.
— Не волнуйтесь, товарищи, — продолжал я, сам еще не зная, что предприму. — Что-нибудь придумаем. Даю слово, пробку эту мы рассосем.
Обещать-то пообещал, но что же придумать? Мы обошли территорию заготпункта, осмотрели строящийся элеватор, который мог быть готов не раньше следующей осени, заглянули и в «собачники». А по пути я все время смотрел на огромный пустырь между приемным пунктом в станцией, на так называемую полосу отчуждения. Пустырь был завален всяческим хламом — ржавым металлоломом, обломками железобетона, мусором. Все это в невообразимом хаосе торчало из желтых высохших бурьянов, покрытых слоем многолетней пыли.
Чья территория?
— Железной дороги.
Попросил пригласить начальника отделения дороги. Он пришел быстро, представился: Перменов Байзак Перменович. Это оказался толковый, дельный человек, знающий специалист, любивший к тому же шутку, потому что добавил:
— Имя прошу не путать. А то многие на слух не воспринимают и зовут меня Бальзаком. Но я не писатель, а путеец, и не француз, а чистокровный казах.
Вопрос предстояло решить сложный, я попросил найти кого-нибудь из старых хлебозаготовителей.
— Искать не надо, — сказал Перменов. — Вот он, рядом стоит — Сименков Никанор Георгиевич. Строит теперь новый элеватор, а был начальником областного управления хлебозаготовок. Профессор в этом деле.
Присели небольшой группой на краю пустыря. Районных руководителей я хорошо знал, новым человеком был для меня начальник заготпункта по фамилии Повлияненко. Перебросился с ним несколькими словами, узнал, что он фронтовик, бывший моряк. А первый вопрос задал путейцу:
— Сколько нужно дней, чтобы очистить этот пустырь и протянуть к нему железнодорожную ветку?
Перменов что-то прикинул в блокноте и сказал:
— Сутки — на очистку, два дня — протянуть колею.
— Мало просите. Будем считать, пять дней... Сколько хлеба сдаст район?
Ответил Журин:
— Сюда свозит зерно не один район. Сильно подпирает урожай, везут свой хлеб и Есильский, и Балкашинский, и Кургальджинский. Словом, Атбасару придется принять и отправить три миллиона пудов. Это самое малое.
— Понятно... — Я повернулся к заготовителю. — Сможем пропустить весь хлеб через эту площадку?
— Вообще-то можно, — ответил он. — Но только очистить землю мало. Это будет нарушение инструкции, да и просто бесхозяйственность.
— А что нужно?
— Вспахать, прикатать, утрамбовать. Обязательно нужна и дезинфекция. Если по правилам, кладите дней десять.
— Никанор Георгиевич, у вас же огромный опыт. Неужели нет других способов?
— В жизни всяко приходилось выкручиваться, — сказал Сименков. — Не без того... Можно выжечь площадку. Натащить соломы и выжечь дотла. Земля прокалится и станет твердой, как печной под.
— А дезинфекция?
— Огонь все вычистит.
Вот вам и выход из положения!
Помолчали. Казалось, все обговорено. Но тут вступил в разговор начальник заготпункта:
— Нет, Леонид Ильич, не согласен. Какая разница, где быть хлебу? В степи он лежит под открытым небом и у меня будет под открытым небом. Брезентовый полог на такие бурты всем районом не сошьешь. Погубим зерно!
— Вагонами мы вас поддержим крепко, это я беру на себя.
— А это, — он ткнул рукой в небо, — тоже берете на себя?
Жара в ту осень стояла изнуряющая, солнце, казалось, висело неподвижно, вверху ни облачка, и прогнозы были обнадеживающие. Но кто мог поручиться, что не хлынут дожди?
— Вы знаете, — сказал Повлияненко, — что принимать хлеб на открытые площадки категорически запрещено. Я такую ответственность взять на себя не могу.
Легче всего было упрекнуть его в формализме, перестраховке. А мне этот хмурый человек понравился. «Будет сделано!» — с готовностью отвечали иные и ничего потом не делали. (Об одном таком товарище, который на все твердил: «Зроблю!» — я еще расскажу.) А Повлияненко действительно должен был принять горы хлеба, и отвечать за него персонально будет именно он. Беспокойство чувствовалось и у других товарищей: вам, мол, хорошо, распорядились и отбыли, а нам-то каково? Погоде не прикажешь, эшелоны не в нашем ведении, да и будут ли они?
— Ладно, давайте разбираться, — сказал я. — Оставить хлеб в глубинках — значит наверняка его погубить. Складов там нет, и когда начнется бездорожье, ударят морозы, мы его уже не вывезем. Пропадут эти миллионы пудов, подорвем веру в целину, люди нам скажут: болтуны вы, а не руководители! И будут правы. А тут дорога, станция, подвижной состав, тут тысячи людей, которые в случае нужды придут спасать зерно. Бросим сюда, если надо, солдат студентов, рабочих — перелопатят, погрузят, помогут. Неужели вы, Иван Григорьевич, не видите разницы, где надежнее быть хлебу — в степи или в городе?
— Все помогут, — сказал Повлияненко. — А под суд идти мне одному.
Стало очевидно, что товарищ не верил в мои слова, в то, что ему окажут реальную помощь. И все же не хотелось его обижать, а вот задеть самолюбие следовало.
— В старину говорили: каков человек на войне, таков и на гумне. Что же вы, на фронте не терялись, а тут? Ведь и в мирное время иногда приходится крикнуть: «Полундра!» В конце концов, мы могли бы и спросить с вас: разве не знали раньше, что будет выращен большой целинный хлеб, почему же за полгода к этому не приготовились, не сделали даже того, что в ваших силах? Ну, хорошо. Допустим, и мы виноваты, разделим грех пополам. Но вот за эту площадку мы с вас спросим, и строго! Чтобы все до зернышка ушло отсюда на элеваторы, где хлеб смогут переработать и сохранить. Мы вместе с вами будем отвечать за этот бесценный хлеб.
Разговор окончился взаимными обязательствами. Иван Григорьевич так же хмуро, без громких слов и восклицаний сказал, что сделает все возможное, что от него зависит. Ему можно было верить. Потому что, скажу честно, упрямая неуступчивость этого человека заставила меня, да и всех нас, понять важность предпринимаемого шага, еще раз основательно взвесить его и обдумать. И я, в свою очередь, пообещал глаз не спускать с этой станции.
Одного «кабинетного» руководства мало, надо постоянно общаться с народом, выезжать на места, видеть своими глазами и успехи, и возникающие трудности, а когда есть нужда, оперативно вмешиваться. Поспорив с людьми на такой степной станции, посидев с трактористами у бригадного котла, очень многое поймешь и многому научишься. Учиться же всегда полезно, а когда такие крупные операции, как подъем целины, только еще разворачиваются, совершенно необходимо.